Василий Поленов и Леонид Андреев: поветрие

В начале XX века в среде руссской интеллигенции стали чрезвычайно популярны… плавания под парусами. Среди людей, окончательно и бесповоротно влюбившихся в парус, были художник Василий Поленов и писатель Леонид Андреев










Белой яхты движенья легки.
Ускользающий парус все меньше.
Есть на свете еще чудаки,
Что влюбляются в яхты, как в женщин.

Наталья Крандиевская-Толстая, поэтесса Серебряного века

Текст Сергея Борисова, журнальный вариант

В Адмиралтействе

Декабрь 1915 года выдался теплым, гнилым. Снега не было, дожди развезли землю. Потускнели купола церквей, черными стали крыши крестьянских изб.

– Плачет небо, – сказал Василий Дмитриевич. И поправил себя: – Оплакивает.

Ему не пришлось объяснять, что оплакивают небеса. Былую жизнь и павших. Сын и так все понял, склонил голову.

Они подошли к Адмиралтейству. Так – пышно и с легкой иронией – художник Поленов величал лодочный сарай, в котором укрывалась от осенней непогоды и зимней стужи его «флотилия».

В сарае стояли лодки. Мачты были сняты и аккуратно уложены на специальные подставки. Паруса свернуты. На стене сиротливо висел старый штурвал.

Отец и сын – Василий Дмитриевич и Дмитрий Васильевич – прошли в угол сарая. Сын отодвинул лодку. Стянул расстеленную на земле рогожу. Под ней открылась яма. В ней они и схоронят архив семьи Поленовых…

Почему отец решил закопать бумаги, Дмитрий не спрашивал. Он вообще был немногословен, а тут еще и чувствовал за собой вину. Как единственный сын в семье, будучи к тому же близоруким, он не подлежал призыву. А все же записался добровольцем, и скоро ему предстояло отбыть на фронт.

Получив предписание, Дмитрий Васильевич приехал домой, в усадьбу Борок, чтобы проститься с родителями и сестрами. Война ведь, не всем везет… Тут отец и огорошил: закопаем архив – целее будет. Смысла в этом не было, ну не дойдут же немцы с австрияками сюда, на берега Оки. Наверное, это все старость с ее причудами и страхами. С другой стороны, место «захоронения» свидетельствовало, что голова у отца светлая. Силы у него уже не те, гости в усадьбу Борок ездят не так часто и запросто, как прежде, так что ни лодку на воду спустить, ни парус поднять. В общем, предстояло Адмиралтейству стоять под замком, никому не нужно.

Яма-схрон оказалась заполнена почти полностью. Сверху лег свернутый вчетверо парус. На него уложили доски. Дмитрий Васильевич отступил на два шага, глянул оценивающе. Ничего не заметно. Ухватившись за корму лодки, он подвинул ее так, чтобы она прикрыла схрон.

– Пойдем, – перекрестившись, сказал отец.

Скрипнула, закрывшись за ними, дверь Адмиралтейства.

Место для жизни

В 80-е годы XIX века Василий Дмитриевич Поленов часто и подолгу жил в Абрамцеве, усадьбе своего друга, предпринимателя и мецената Саввы Ивановича Мамонтова. Места в Абрамцеве были красивейшие, люди вокруг – такие же, как и сам Поленов, художники. Вот Поленову и захотелось построить что-то похожее – имение, усадьбу, дом. Похожее, но свое. Чтобы вокруг было то, что особенно по сердцу, и обязательно река – широкая, спокойная, чтобы по ней на лодках плавать, под парусом ходить. И еще непременное: в природе должны угадываться северные мотивы. Ведь детство Василий Дмитриевич провел в усадьбе, построенной отцом в деревне Имоченский Погост, Лодейнопольского уезда Олонецкой губернии, на берегу реки Оять, а там, в Заладожье, и леса, и родники, и тишь, и ширь.

Казалось бы, где в средней полосе России найти такие края? Нет их. Однако осенью 1887 года, проплывая на пароходе по Оке, увидел Василий Дмитриевич холмы да косогоры, покрытые соснами, застеленные березовыми рощами, увидел соломенные крыши деревеньки Бехово и понял: «Нашел».

Есть на свете места, которые, как в народе говорят, Господь в макушку поцеловал. Вот бы где жить да жить! Так и написал Василий Андреевич своей супруге Наталье Васильевне: «Красивые места на Оке под Серпуховым и дальше – вверх по течению. Вот где бы нам поселиться… Чудесные мечты, может быть, и сбудутся».

«Мечтал я о домике на берегу Оки, об том, как мы его устроим… сделаем большую комнату, где будет музей, галерея и библиотека. Рядом будет столярная мастерская, Адмиралтейство»

Василий Поленов, из письма жене. 1887 г.

Пустым мечтателем Василий Дмитриевич не был, а Наталья Васильевна и вовсе была женщиной с немалой практической сметкой. Исхитрились – купили землю, начали строить большой дом на поросшем молодыми соснами и березами холме. В 1895 году на склоне холма, ближе к реке, на которой соорудили небольшую пристань, было построено Адмиралтейство.

Еще в Имоченцах Василий Поленов часто ходил по Ояти на лодках, сделанных тамошними мастерами. Ходил на веслах, а чаще «на парусу», как говорили в тех краях, делая ударение на последней гласной. Ни ветер его не пугал, хотя налетал он подчас внезапно, словно исподтишка, ни течение, ни волны с перекатами. И пускай лет Василию свет Дмитриевичу было всего ничего, реку он знал получше местных жителей. Даже карту сделал, которую потом хранил как светлую память о тех счастливых временах. Удивительная это была карта: и фарватер на ней был обозначен, и камни подводные, мели, острова, это как положено. А еще на карте были указаны места, удобные для высадки, и места эти именовались по-разному: некоторые сохранили названия олонецкие, а некоторые юный географ окрестил по-своему – названиями, навеянными чтением романов Вальтера Скотта.

Читайте также  Назло Гитлеру! Советский парусный спорт в годы войны

Позже, когда отец будущего художника перевез семью в Петрозаводск, чтобы сын мог закончить гимназию, Василий не раз ходил под парусом по Онежскому озеру. Но о былой вольности – той, что царила на Ояти, – лучше было забыть. Учеба, учеба, учеба! Так было и в Петербурге, и позже, за границей, куда золотой медалист Василий Поленов был послан Академией художеств для ознакомления с новейшими течениями живописного искусства и достижениями художников прошлого.

К 90-м годам XIX века Василий Дмитриевич был знаменит и вполне обеспечен. Его картины библейского цикла и пейзажи, исполненные, как писали критики, чисто русской грусти, покупали музеи и частные коллекционеры. Он преподавал в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, его учениками были такие блестящие художники, как Константин Коровин и Исаак Левитан, друзьями – Виктор Васнецов и Илья Репин. Но суетливая городская жизнь была не вкусу художнику, и он уехал – прочь, в леса, на реку, в Борок!

В том же году, что и Адмиралтейство, в усадьбе был построен Фахверковый сарай, словно волшебной силой перенесенный из Баварии или Тюрингии в русскую глубинку. В этом сарае находилась столярная мастерская Ивана Михайловича Никишина.

По чертежам, которые рисовал Поленов, мастер делал лодки. С бушпритами и без, с досками обшивки встык и внахлест, с навесными шверцами и плоскодонные, длинные и не слишком, узкие, широкие… На лодки устанавливались одна или две мачты. Парусное вооружение было разным, чаще гафельным, иногда рейковым, был даже латинский парус, а был и прямой – на «детской» лодке.

На ней ходили большие поклонники Жюля Верна, капитана Майн Рида и Луи Буссенара, сын и дочери художника. Долгими зимними вечерами они читали книги о невероятных приключениях, разглядывали стоящую на шкафу модель трехмачтовой шхуны «Георг», привезенные отцом из-за моря обломки кораллов, морские звезды, изящные раковины, и грезили о том, как сами поднимут парус. Ждали и не могли дождаться, ну когда же, когда? Но вот наступал счастливый миг, лодка отходила от берега, ветер изгибал парус, и не было в тот момент никого их счастливее! А Василий Дмитриевич – в синей холстиновой блузе, мягких сапогах, со столярным топориком за поясом, смотрел на своих детей и радовался.

Поздней осенью лодки вытаскивали на берег и укрывали в Адмиралтействе. В углу «шалашиком» ставили распашные весла. На полку укладывались вымпелы и флаги. Здесь же, в Адмиралтействе, в образцовом порядке содержались рыбацкие принадлежности: удочки, переметы, плетеные ивовые верши, ведь Поленов был завзятым рыбаком!

Весной, сразу после ледохода, лодки спускали на воду. Там они и проводили теплые месяцы – на якорях у берега, или прижавшись боками к пристани, или тревожа форштевнями тихую Оку.

В конце концов Василий Дмитриевич стал владельцем целой «флотилии»: по образцу олонецких рыбачьих лодок были сделаны «Подборье» и «Оять», оригинальной «поленовской» конструкции были «Борушка» и «Сирена», «Пробка», «Выпь», «Ветлуга», самая большая лодка называлась «Яилатан». Если прочитать наоборот, это означает… Надо отдать должное, Наталья Васильевна ни слова не сказала против, когда супруг так вольно обошелся с ее именем.

Гости, приезжавшие в Борок и знавшие об увлечении Поленова, по мере сил пополняли библиотеку усадьбы. Так в ней оказалось «Руководство для любителей парусного спорта» Г.В. Эша и подборка журнала «Рулевой», выпускавшегося Российским парусным гоночным союзом. «Руководство» Василий Дмитриевич проштудировал, что называется, от корки до корки, да и журналы читал со вниманием. Вряд ли обошел он вниманием и заметку «Териокская гоночная неделя» в одном из номеров за 1913 год. В ней, в частности, говорилось: «В довершение всех бед, «Норман», лавируя на последней части курса к Териокам, забрался слишком близко под берег и сел на камни, откуда был любезно снят писателем Леонидом Андреевым, который пришел на помощь на своей яхте».

Мода на хорошее

В те годы, когда война с Японией и революция 1905 года уже стали прошлым и люди состоятельные вновь уверовали, что ничего подобного больше не случится, и уж тем более не будет большой войны, Россию охватило новое увлечение. Это была мода, хотя такого понятия тогда еще толком не существовало. Говорили иначе: поветрие. Сначала в светских гостиных, а потом везде – в аудиториях университетов, в чиновных кабинетах, на официальных раутах и семейных вечерах – зазвучали слова «яхта», «гонка» или даже такие загадочные и волнующие, как «гандикап» и «оверштаг».

Читайте также  Джерри Спис: все меньше, все дальше

Стремительно наступала эра моторов, и словно из чувства протеста люди все чаще мечтали о парусах, романтике дальних странствий. Огромной популярностью пользовались книги о море. Гончаров и его «Фрегат «Паллада». Сочинения самого известного русского «литературного мариниста» Константина Станюковича. Переводились и переиздавались книги Германа Мелвилла, Джека Лондона, Джозефа Конрада. Причем когда речь заходила о последнем, кто-нибудь обязательно восклицал: «Да никакой он не англичанин. И не американец. Наш он, поляк Юзеф Коженёвский из Бердичева. Да-с, господа, не разглядели талант, упустили в чужие страны. Вот все у нас так».

В кругу людей родовитых, знатных стало считаться допустимым и даже приличным появляться в ресторанах и клубах в форме, указывающей на принадлежность к тому или иному яхт-клубу. Фуражка с кокардой, шевроны, нашивки… А обветренное лицо стало символом мужественность, знаком приобщенности к касте тех, кто познал тайну ветра и моря. И конечно, походка, эдак чуть вразвалочку, будто человек никак не может привыкнуть к тому, что под ногами земная твердь, а не палуба его яхты.

Жадная до всего свежего и не затертого творческая интеллигенция тут же подключилась к новому увлечению. И вот уже газеты пишут, что писатель Александр Куприн на яхте «Баба Ягурж» своего друга Сергея Уточкина участвует в парусной гонке на Черном море. Другая газета – другая статья: несколько писателей, именующих себя импрессионистами, готовы вызвать на «парусную дуэль» депутата Государственной Думы, известного яхтсмена и одного из лидеров кадетов В.А. Маклакова. Даже рассказывая о выходках молодого хулигана и даровитого поэта Владимира Маяковского, автор статьи не преминул упомянуть, что, отдыхая летом на Волге, означенный Маяковский часто плавал на лодке на веслах и под парусом. Применительно к стихам – это, конечно, деталь несущественная, однако при нынешнем поветрии колоритная…

Разумеется, большинство этих новоявленных «знатоками паруса», гонкам и дальним плаваниям предпочитали посиделки на террасах яхт-клубов и пыль в глазах влюбленных дам. Но случалось и так, что увлечение парусным шиком, яхтенным лоском перерастало в настоящую любовь к морю. Так произошло с писателем Леонидом Андреевым.

Все началось с поездки в Финляндию. В очерке «Шхеры» Андреев писал:

«Когда я впервые разложил по полу карту Финляндский шхер и с птичьего полета взглянул на все эти малые и крупные соринки, пятна и пятнышки, на непонятные знаки и отличия, на запутанные линии-черточки фарватеров, ныряющих в икру островов, на тысячи чуждо звучащих наименований, которых никогда не запомнить, мною овладело чувство жестокой беспомощности, почти отчаяния… И неужели это когда-нибудь случится и я буду плыть здесь или вот здесь… один, никем не везомый, а сам себя везущий, сам находящий дорогу в лабиринте?

В жизнь шхер я входил медленно и постепенно, как это и следует. Конечно, это не являлось сознательным умыслом с моей стороны, а привел меня к тому ряд счастливых случайностей, ограничивших на первое лето мое владычество над морями одной жиденькой лодчонкой и парой весел…

Те, кто знает Финляндию только по дачным, близким к Петрограду, Куоккалам и Териокам, не имеют представления о ее истинном климате, о ее теплом и мягком лете, о ее жарах, о скалах, накаленных до того, что нельзя стать босою ногой, не остывающих даже и ночью, как прогретая печь. Наша Маркизова лужа и часть Выборгской губернии – это холодная прихожая в теплом доме, где место только для шуб и калош…

Спокойно, неторопливо окунаешь весла в воду… Задумываешься и перестаешь грести: пусть сносит легкою зыбью, не все ли равно куда плыть!»

Андреев был настолько очарован этими местами, что решил поселиться здесь с семьей. В 1907 году он начал строить большую виллу, которую финны прозвали «Пирунлинна» – «Замок дьявола», а писатель шутливо величал «Аванс», так как велось строительство на деньги, которые он получил у издателя под будущие свои книги. И по Финскому заливу Леонид Андреев теперь плавал уже не на «жиденькой» лодке, а на изящной яхточке «Савва», одноименной его пьесе, которая вызвала много споров среди театралов. Он и внешне изменился. Корней Иванович Чуковский, часто гостивший в «Авансе», вспоминал: «Андреев ходит по огромному своему кабинету и говорит о морском – о брамселях, якорях и парусах. Сегодня он моряк, морской волк… Он курит не папиросу, а трубку… Утром мы отправляемся в море…»

«Почему я не пишу и не могу писать о море? Хочу и не могу… Для моря нет у меня ни слов, ни красок…

Море я должен охватить одним словом,

одним вздохом и звуком»

Леонид Андреев. Из дневника. 1916 г.

Несколько навигаций – и Андреев стал знатоком шхер, всех этих бесчисленных проливов, проток, островов. Росло его мастерство капитана, а с ним – и «аппетиты». В 1912 году по его чертежам была построена 34-футовая моторная яхта, которую он назвал «Далекий». На яхте была каюта с раскладным столом и двумя диванами, гардероб, полки для книг, шкафчики для бумаг и документов. Свет в каюту проникал сквозь четыре больших окна с зеркальными стеклами. На корме яхты находились машинное отделение, ватерклозет, ледник, кухня и кубрик с двумя койками для механика Николая и боцмана, который таковым становился на борту яхты, а на берегу был садовником.

Читайте также  Илья Лагутенко: «Я хотел стать капитаном»

На «Далеком» Леонид Андреев иногда жил целыми неделями. Его не пугали ни штормы, ни фарватеры без вех. Он признавался: «Я люблю море, я полюбил его в первый же раз, когда вступил на палубу».

Не раз ходил Андреев в Гельсингфорс, в Териоки… Именно там, наблюдая за парусными гонками, в 1913 году Леонид Андреев снял с мели яхту «Норман». Между прочим, лучшую «гончую» 8-метрового класса, участницу Олимпиады 1912 года в Стокгольме. В том же 1913 году в журнале «Рулевой» была опубликована фотография картины, на которой Андреев изобразил свой любимый «Далекий» в бушующем море.

Началась война, в которую мало кто верил и которую Андреев приветствовал, ибо видел в Германии «мировое зло», подлежащее безусловному уничтожению. Впрочем, когда военные сначала наложили запрет на плавания по Балтике, а потом дали понять, что не прочь забрать «Далекий» для своих нужд, писатель яхту не отдал. И пусть кто-нибудь посмеет обвинить его в отсутствии патриотизма!

Революцию – и февральскую, и октябрьскую – писатель воспринял как личную трагедию и как безумие, настигшее целую страну. Он почти не покидал свою виллу, продолжал писать, много думал о жизни, о смерти, о религии и часто перелистывал альбом с репродукциями «библейских» картин Василия Дмитриевича Поленова.

Такая судьба

Дмитрий Васильевич вернулся домой в ноябре 1917-го. Убрал в шкатулку Георгиевский крест, полученный за бои в Лифляндии. Все, нужно начинать жить заново.

Отец хворал, он как-то враз постарел. У него болели ноги, но в Адмиралтейство Василий Дмитриевич с сыном пошел.

Замок заржавел, прихватило и петли. Перекосившаяся дверь открылась с трудом, нехотя. Лодки сиротливо стояли на тех же местах, что и два года назад. Никому они теперь были не нужны.

Дмитрий Васильевич поднял доски. Схрон был в целости. Бумаги он перенес в дом. И зажили…

В 1926 году советская власть присвоила Василию Дмитриевичу Поленову звание народного художника РСФСР. Усадьба Борок стала музеем-заповедником. В годы войны, когда фашисты стояли на другом берегу Оки, Адмиралтейство сильно пострадало при обстрелах. В послевоенные годы оно было перестроено по указанию администрации соседнего дома отдыха. В 1985 году силами студентов-реставраторов Адмиралтейству художника Поленова был возвращен первоначальный облик.

По Оке и сейчас плавают лодки. Все больше пластиковые «Пеллы» и надувнушки рыбаков. Иногда пронесется, распугивая тишину, скутер.

Все не то…

                                                                                     

Досье

Василий Дмитриевич Поленов родился 20 мая 1844 года в Санкт-Петербурге. С детства любил рисовать. Учился в Академии художеств. В 1869 году заслужил право продолжить учебу за границей за счет Академии. С 1877 года жил в Москве. Картина «Московский дворик» показала, что Поленов – один из лучших русских художников. После путешествия по Палестине и Египту пишет картину «Христос и грешница», ставшую первой в библейском цикле. С начала 1890-х годов поселился в имении Борок в Тульской губернии. Там были написаны знаменитые пейзажи «Золотая осень» и «Стынет». Революцию 1917 года встретил как неизбежность, был лоялен к советской власти. Умер Василий Дмитриевич 18 июля 1927 года. Сейчас в усадьбе Борок находится Государственный мемориальный историко-художественный и природный музей-заповедник В.Д. Поленова.                                                                                  

Досье

Леонид Николаевич Андреев родился 9 августа 1871 года в Орле. В молодости был вспыльчив и безрассуден. В1894 году пытался покончить с собой из-за несчастной любви. Учился на юридическом факультете Петербургского и Московского университетов. По окончании становится адвокатом, пробует себя в журналистике. В 1898 году был напечатан его первый рассказ. После появления таких произведений, как «Иуда Искариот» и «Рассказ о семи повешенных», к нему пришла большая литературная слава. Поддержал революцию 1905 года, сидел в тюрьме. В 1908 году построил себе дом в финском местечке Ваммельсу. После отделения Финляндии от большевистской России, оказался в эмиграции. Скончался Леонид Андреев 12 сентября 1919 года. Был похоронен в Мариоках, в 1956 году прах писателя был перезахоронен в Ленинграде на Волковом кладбище.

Опубликовано в Yacht Russia №44 (8 — 2012)

Яндекс.Метрика Top.Mail.Ru